Опять у окон зов Мадагаскара, Огромной птицей Солнце вдаль летит...

Я знаю, конечно, я знаю, еще как я знаю, что от себя не убежишь. Это знание или было заложено в глубинных архитипичных слоях доставшегося мне мозга, или мое скрупулезное (как воспаление) сознание завязало этот узел на хитросплетении логических ниток, или меня озарило после того, как я проснулась на станции Веселый кут в то утро, когда должна была стоять пред строгим экзаменатором и прилежно рапортовать ему о своей искушенности в основах мироздания. 

От себя не убежишь, да и желания такого у меня никогда не было. Даже напротив:  "Ну я к себе!" - и с удовольствием уходишь в себя.

 

От себя не убежишь – аксиоматичность этого трюизма нисколько не будоражила меня, а  уложилась в те самые основы того самого мироздания. Ничто не противилось во мне этому принципу. Но наступил момент, и мне все же пришлось попробовать его опровергнуть. Я знала, что это не возможно. Но я на что-то надеялась?

 

Может на то, что внутри сам по себе щелкнет какой-то рычажок – и мне станет абсолютно все равно. Или я просто стану другой, позабыв предыдущую жизнь – реинкарнация при жизни. Или что у меня хватит сил не генерировать больше сил, и перестать быть – это скорее всего. Но на самом деле в этом побеге я ни на что не надеялась и ни к чему не стремилась, я «пришла в ничтожество и была подвергнута остракизму», я просто была изгнана из собственного мира, и так и не могу в него до сих пор вернуться. Может, потому что его подменили? Закрыли? Оккупировали и жируют в нем, уничтожив всякие упоминания обо мне? Или вообще его давно нет…

 

Отсутствие данных и достоверных наблюдений обрекают на по-ерофеевски бессильный гуманизм. Осторожно обходишь муравейник, переносишь ежа с середины улицы в кусты, стираешь из записной книжки номер телефона, а из почтового ящика адрес, не стучишь дверьми, не льешь воду, не жалеешь, не зовешь, не плачешь, не говоришь «тюк» и не зарекаешься. Затаиться, погрязнуть в молчании во глубине сибирских руд. Хранить гордое терпенье – это единственное, что осталось, на всю оставшуюся жизнь?

 

Ультима Туле, Зоорландия, Лорелея… Кунашир и угол улиц Свердлова и Манойлова…. домик-вагончик в Канзасе и Большая Морская в Питере… Париж. Техас. и та же река дважды… Мадагаскар…

 

Оказывается, существует гипотеза о литературном феномене «островного взгляда извне», – когда на большом острове вблизи материка особенно сильно развивается поэзия. Это пристальный “взгляд” Британии на Европу, Японии на Азию, Мадагаскара на Африку…

 

И я, как плавающий и почти необитаемый остров, засматриваюсь на конгломерат человечьего счастья, но моя поэзия не выливается в слова – в них я живу, они тот океан, в котором я дрейфую, а поэзия только в самом взгляде.

 

Я как будто бы эпизодический персонаж в собственной жизни. Или смотрю на нее из Зазеркалья. Из вымышленного взамен утраченного мира. 

Но надо мной ведь те же самые звезды!